Джордж Фридман: Благодарю вас. Почитаю за честь находиться здесь и рассказывать европейцам о моих взглядах на Европу.
Небезопасное, конечно, занятие – но ведь немало европейцев поучали американцев, говорили им, как следует управлять Соединенными Штатами – а стало быть, пришел мой черед.
Я зову себя американцем, однако это не вполне верно. Я родился в Венгрии в 1949 году. Самое скверное время, чтобы родиться венгром… Родители выехали за рубеж, когда мне исполнилось полгода – ибо власти уже провозгласили Народную Республику, и выбора у моих родителей не оставалось: им следовало бежать от неминуемых бед.
Семья бежала в Америку – туда, где нет ничего невозможного. Но все же детство мое прошло на европейский лад. Мы разговаривали только по-венгерски, а за обеденным столом вспоминали погибших, пропавших без вести, обсуждали всё случившееся.
Припоминаю: в 1956 году, когда мы жили в Нью-Йорке, по Будапешту загрохотали гусеницы советских танков. Мама смотрела телевизор – и узнала наш добрый старый дом. Его разрушали выстрелами из танковых пушек.
Двояким было мое детство… Первородный грех Европы сводится к тому, что европейцы, завоевавшие целый мир, вели нескончаемую, неумолимую гражданскую войну друг с другом. Португальцы били испанцев, испанцы колошматили французов, французы лупили англичан – а немцы дубасили всех подряд.
Между 1945-м и 1991-м Европа оставалась оккупированной – в буквальном смысле… Нет, ошибся: до 1989-го Европа оставалась оккупированной Советами в буквальном смысле и американцами – в переносном. Вопросы войны и мира ставились не в Варшаве, не в Риме и не в Берлине. Ставились они в Вашингтоне и Москве. Разразись европейская война – эта война случилась бы не из-за трений между немцами и французами, а из-за решений, принятых американцами и Советами.
И все же повезло Европе, временно утратившей суверенитет: быть войне или миру, жизни или смерти – решали не сами европейцы, а американцы и Советы, прекрасно сознававшие, во что вылилась бы война.
Утверждаю: Европейский Союз, как суверенное политическое образование, существовал с 1991-го до 2008-го, и Европа уже не являла собою вероятного поля битвы меж двумя сверхдержавами, но вновь обрела независимость.
ЕС возник по четырем причинам.
Первой стала холодная война, вызванная американским Планом Маршалла, порожденная американским представлением о том, что нанести поражение Советам возможно лишь при наличии процветающей Западной Европы, а также американским убеждением: дабы процветать, Европе нужна усиленная торговля. Не то, чтобы в Европе не было такой торговли, – но до известной степени американцы ее подстегивали.
Второй причиной было стремление избежать настоящей войны. Дескать, если Германию свяжут с Францией и прочими странами узы процветания, то воевать немцы не пожелают. Заметьте: все это было чисто умозрительно…
Процветание… Идея холодной войны, идея объединения Франции с Германией, демократические призывы к демократии, всемирный голос разума… Предполагалось: Европейский Союз не просто возникнет, а начнет еще и процветать – и подвигнет народы к сотрудничеству!
Но оставалась – неизменно оставалась – боязнь, вызванная жуткими воспоминаниями: если затея провалится, Европа возвратится к собственному прошлому.
И когда грянул кризис 2008 года, когда беспечное европейское процветание улетучилось, жизнь стала нелегкой. Пришлось принимать меры иного свойства. Европейцы принялись насаждать режим строжайшей экономической бережливости…
Беда Европы в том, что воедино ее связывало только процветание. А строжайшая экономическая бережливость привела к разногласиям. Везде и всюду на заднем плане замаячил пугающий призрак возрождающегося национализма. Подтверждаю — национализм уже возродился. На каждой встрече европейских руководителей греки говорят лишь о греческих делах, немцы – лишь о немецких, испанцы – только об испанских. А бюрократы говорят от имени всех подряд.
Что подразумевается под национализмом? В первую очередь, общая, разделенная участь. Я родился венгром – на венгерской почве – и хотя Венгрия мне вовсе не по нраву, я мысленно разделю участь венгров, если к ним через границу ввалится какой-нибудь Wehrmacht. Я люблю Америку, мне по душе американцы. Я люблю свой народ и разделяю его участь: что случается с американцами – случается и со мною, судьбу американцев я принимаю близко к сердцу. На этом основывается всякое людское сообщество.
А что это значит в нынешнем контексте? Предположим, я – двадцатипятилетний грек, стоящий перед фактом: в следующие 10-15 лет работы можно и не сыскать, и квартиры себе не купишь; вероятно, и жениться не отважишься. Если вам двадцать пять лет от роду, а впереди обещаны 15-20 лет режима строжайшей экономической бережливости – какие надежды ваши осуществятся, какие мечты сбудутся? И вы начинаете понимать, как чувствовало себя «потерянное поколение».
Жизнь сегодняшнего двадцатипятилетнего грека резко отличается от жизни двадцатипятилетнего немца, не знающего подобных забот, не стоящего лицом к лицу с грозящей безысходной нищетой, не знающего погибших надежд и мечтаний. В каком же, скажите, смысле могут немец и грек числиться членами одного и того же сообщества?
Кризис неотвратимо заставил каждого задуматься о ближних, разделяющих ту же самую участь. И тут возрождается вопрос, непрерывно терзавший Европу на протяжении полутора веков: германский вопрос.
Начиная с 1871 года, Европа стояла и стоит перед фактом: ее центральная часть – средоточие невообразимо гибких экономических сил и возможностей – до предела ненадежна в смысле геополитическом. На Среднеевропейской равнине простерлась Германия – окруженная с востока и запада вероятными врагами, богатая, могущественная, изобретательная и донельзя перепуганная Германия.
Европейский Союз пытался «ввести Германию в Европу» – и поначалу преуспел в этом. Но Германия снова стала строптивой. Каким я вижу грядущее? Германия превратится в национальное государство. И останется иной нерешенный вопрос: отношения меж Германией и Россией.
Старый вопрос – и небезопасный. Германия зависит от российского природного газа. Германия вывозит в Россию свои технологии. У русских найдутся деньги – если отыщется банк, в котором они припрятаны. Значит, существуют российско-германские отношения, и выбор имеется – исторический выбор. Германия уже рассматривала его и в 1870-е годы, и в период 1938 – 1939-го. Присутствует он и сегодня. А еще присутствует Польша.
Должен сделать касаемо Польши два замечания. Главнейшая государственная стратегия Польши гласит: попробуем найти кого-нибудь, готового заботиться о нашей стране. Однако это зовется не стратегией – это зовется надеждой.
Недавние ваши надежды возлагались на ЕС – на политическое образование, начисто не способное даже управиться с коренными вопросами, относящимися к нынешнему кризису. Вы ищете: кто бы смог обеспечить вам государственную безопасность? Но ведь у ЕС нет армии – как же он был бы способен оборонить вас? Европейский Союз не умеет принимать решений. Польша должны полагаться отныне лишь на себя самоё.
Почему? А потому, что поляки – тридцативосьмимиллионный народ, имеющий оживленную экономику. Народ весьма разумный, хорошо образованный – и набирающий силы.
Выскажу и более радикальную идею – пожалуй, основополагающую – идею, заимствованную у генерала Пилсудского: Intermarium.[«Междуморье» (лат.). – Примеч. переводчика]
Понятие Intermarium, сводится, по сути, к следующему: Польша стиснута меж Германией и Россией – а это небезопасно. Мы желали бы перебежать на шведскую землю, однако не можем. (Гомон в зале). Значит, нужно сделаться той добычей, которой очень легко подавиться. Но мы не можем сделаться такой добычей самостоятельно. И генерал Пилсудский предложил Intermarium: содружество народов – исключая германский и русский – населяющих земли между морями Балтийским и Черным, способных обеспечить себя всем необходимым, а затем (так думал Пилсудский) завязать отношения с Францией.
Пилсудский понимал: Франция не сможет прийти на выручку Польше, пока Польша не будет в состоянии продержаться перед лицом противника хотя бы шесть недель, а желательно и долее, пока не сделается добычей, которая станет неприятелю поперек горла. Отчего уцелела Швейцария? Оттого, что махнуть на нее рукой было проще и легче, нежели замахнуться мечом.
В Европе существуют народы, уцелевшие лишь потому, что сражаться с ними оказывалось чересчур обременительно. И Польша должна сделаться чересчур обременительной противницей.
Но Польше требуется и создать свободную торговую зону вместе со странами, желающими получать польский экспорт, желающими иметь Польшу союзницей, желающими видеть в Польше свою предводительницу. Словакия, Венгрия, Румыния, Болгария – даже Турция переживают ныне кризис, причем, на разные лады.
Любопытно: Польша избежала кризиса. Поглядишь на Европу – куда ни кинь, везде кризис. А в Польше кризиса нет. И Польша способна сделаться государством-вожатым – конечно, сотрудничая с Соединенными Штатами, – создающим устойчивую международную среду.
Согласно польским взглядам, союзнические связи с США сводятся для Польши к вопросу: «А чем вы могли бы снабжать нас бесплатно?» Только это был бы не союз. Американский и польский союз должен основываться на том, что Польша станет самодостаточной страной-предводительницей, благодаря которой США смогут быть уверены в надежности целого региона, ее окружающего.
Мы не друзья. Мы не откажем вам в содействии, но и сами вы не сидите, сложа руки. Если побежите в Швецию все поголовно, мы ничего не сумеем поделать.
И напоследок еще один совет, звучащий немного архаически. Спросите: как я могу рассуждать о генерале Пилсудском, как могу размышлять об Intermarium’е, как могу думать о руководящей роли, отведенной Польше? Отвечаю: а как же мне обо всем этом не рассуждать, не размышлять и не думать? Глядя на случившееся с НАТО, глядя на случившееся с Европейским Союзом, глядя на отлично развивающуюся Польшу – как могу я оставаться безучастным?
Европа возвращается на исторические круги своя, карнавал окончен. Эпоха, длившаяся с 1991-го по 2008-й была чудесна – да только не вернется больше. Надо создавать будущее – а добрых две тысячи лет европейское будущее строилось и покоилось на фундаменте государств.
Вы обитаете в одной из наиболее динамичных и важных европейских держав – помогите же придать ей надлежащие очертания, отнюдь не сочиняя меморандумы, не устраивая конференций, а гораздо более действенными способами: делая шаги к укреплению своего суверенитета и набираясь могущества.
И не в том дело, что я говорю вещи архаические, «избитые», а в том, что весь период с 1991-го по 2008-й был аномален. Попросту неправдоподобен. Промелькнул – и нет его больше.
Отступите на шаг, всмотритесь в родную страну, обернитесь на окружающий вас европейский хаос – и возьмите свою судьбу в собственные руки. Следующие пятьдесят лет сведутся к борьбе за свои судьбы – и вы сделаетесь одной из ведущих сил в этой борьбе.
